Великий кандальный путь в Сибирь: по этапам к Нерчинской каторге

7 октября. "Великий кандальный путь" тянулся из европейской части России сначала в Забайкалье, а потом на остров Сахалин. Болезни, непогода, весенняя и осенняя распутица превращали и без того долгую дорогу в многолетний и изнурительный путь. Только по Сибири было около 60 этапов и 64 полуэтапа, а каторжники должны были проходить в месяц 500 верст, что почти не удавалось. И за эти долгие годы в пути менялись конвоиры и этапные офицеры, а вместе с ними и отношение к своим "подопечным". О том, как была устроена жизнь гремящих кандалами по дорогам России каторжан, а также о порядках и "арестантской культуре" — в материале ИА IrkutskMedia.

В предыдущей статье мы рассказывали о роли майданщиков в обеспечение продуктами артели каторжан, но торговали не только они, но и солдаты, жители ближайших деревень, а иногда и целые базары возникали во дворах этапных тюрем.

Этап представлял большой двор. Все они застраивались по единому правилу, где находились арестантская казарма, а также флигель — в нем две комнаты выделялись офицеру, остальные помещения предназначались караульным казакам и этапным солдатам. Арестантские казармы и помещения в них делились для каторжан и ссыльных, баня ставилась в конце двора. 

Во дворе устраивались целые базары, со всеми признаками подобных заведений: картами, шумом, гамом и звоном цепей. Все это сплеталось в один гул и создавало особенный вид облик покупателей без шапок, с наполовину выбритыми головами и с желтыми тузами на спине. На дворе сидели бабы, девки и закончившие службу солдаты. Перед каждым лежали разные продукты и товары: творог, молоко, квас, щи, каша, пироги и продавалось все это втридорога. 

В период весенней распутицы в этапных бараках скапливалось по 200-300 человек, которых должным образом принять и разместить было невозможно. Из-за тесноты люди спали под нарами, на полу, на ногах своих товарищей-арестантов, грязь, зловонья от бадьи с парашей создавали невыносимый смрад, что все человеческое и доброе погибало, и в этой обстановке рождались каторжане.

В одном помещение находились холостые и женатые поселенцы, деление на каторжников и ссыльнопоселенцев и женские команды происходило в Тобольске, а затем в Томске. Женщины с детьми так же находились в одном этапе. Воспоминания этапного офицера:

"Зимой на детей смотреть страшно: окоченелые, больные, многие кругом в язвах, сыпь на всех. Но еще не столько опасны язвы физические, сколько те, которые попадают в мягкое детское сердце от соседства с такими взрослыми. Впрочем, не лучше участь детской участи и взрослых арестантов, которым путь до Иркутска".

Тюремные больницы были переполнены во все времена года, довольно частыми были обморожения, эпидемии "тифозной горячки".

Средняя статистика, сложившаяся из данных 1860-х годов, говорит, что в среднем за год из 9500 человек сосланных в Сибирь на каторгу и поселение, задерживалось по болезни в дороге до Нерчинска 1200 человек. Из них 260 умирало. По прибытию в Томск во время содержания в тюремном замке в течение года умирало около 100 человек. В числе наиболее распространенных болезней на этапах — венерическая болезнь, чаще приносимая из России и нередко приобретаемая в пути.

Жизнь на этапе с позиции конвойных солдат и офицеров выглядела ненамного радостнее. Семейным солдатам полагались пахотные и сенокосные угодья, на обработку которых из-за постоянной службы просто не оставалось времени. Вымогательства этапных солдат и офицеров с проходящих арестантов, были главным источником доходов. Каждый этапный солдат, неся караульную службу, в неделю проходил около 100 верст, в год более 5 тысяч верст. Времени и сил на ведение хозяйства просто не оставалось, многим больше дохода приносил огород, урожай которого в виде щей и пирожков продавался арестантам.  

Что касается последних, то этапную жизнь арестанты любили больше, чем место каторги, и воспринимали ее как свободную, несмотря на все вымогательства и притеснения. По прибытии на каторгу они оказывались без денег, с подорванным здоровьем, не способные к длительному физическому труду, но большим жизненным и воровским опытом.

Передача партии ссыльных местному начальству походило больше на великое таинство и ритуал. После сверки списков начинался процесс снятия кандалов, а на каторге взамен выдавались новые и вместе с ними начинался другой этап их жизни.

На каторге

Нижне Карийскому промыслу (Верхний, Средний, Нижний и Лунжанкинский) как одному из центральных мест, предназначенных для работ ссыльно-каторжных, суждено было стать известным как Нерчинская каторга. Карийская тюрьма представляла большую казарму. Здание которой было гнилое, решетки ржавые, а внутри тюрьмы на полу был слой и жижи, которая источала зловония и делала воздух невыносимым.

По центру в два ряда и вдоль стен казармы стояли нары. На нарах валялись лоскуты одежды, тоненькие как блины матрацы, заношенные за долгий срок полушубки и все эти вещи представляли главную ценность проживающих там людей. Каждая тюрьма имела свой постоянный численный состав, который не превышал 1200 и меньше 800 человек. Во главе стоял тюремный начальник, при нем должностное лицо государственной службы — смотрители. Каждому смотрителю полагался помощник — тюремный надзиратель. Кроме того, в каждой тюрьме создается артель и во главе ее староста (на 40-50 человек).

Староста получает отдельную комнату, он же является артельным казначеем, ему вверялось заботится о пище артели. Среди старост выбирался старший староста, который среди каторжников назывался "общим". 

Тюремный смотритель заведовал хозяйством тюрьмы и административной частью, надзиратель — питанием каторжников, он утром делает перекличку, отправляет рабочие наряды, а по уходу арестантов на работу выдает старосте провизию на день по заявке. Закончив все это: он идет в канцелярию тюремного смотрителя, разводит арестантов по работам и фиксирует в журнале "о выводе арестантов на работу", получает расписку с военного караула о принятии арестантов на работы, а потом составляется кормчий табель (в нем указывается число людей ушедших на работу и пища выданная для них). Потом идут на рапорт к смотрителю. Вечером после прихода арестантов с работы делает поверку и расписку с отчетом о всех возвратившихся с работы. Заверенную бумагу он прикладывает в журнал "о выводе арестантов на работу".

Каждому арестанту полагалось по фунту мяса летом и ¾ фунта в прочее время, ¼ фунта крупы. А вот картофель, лук покупались за собственные арестантские деньги, зарабатываемые в праздничные дни. На прокорм шли деньги, зарабатываемые артелью за перевозку грузов на артельном крупном рогатом скоте, а также проценты, которые поступали с различных ссуд, выдаваемых частным лицам из артельной казны. После освобождения из тюрьмы бывшему каторжанину из казны артели выдавалась сумма на руки, покупалась одежда и припасы.

Тюремная артель (или по-другому община) была самобытна, существовала по своим законам и правилам, причем неизвестно когда и кем придуманными, но настолько угодными тюремной администрации, что даже должность старосты артели была прописана в уставе тюрьмы. Артель выбирала старосту как ответственное и представительное лицо, отвечавшее не только за приготовление пищи и казну, но и за все проступки, которые совершала артель и расплачивался за это своей спиной. 

Администрация не могла снять его с этой должности без согласия артели, да и сам он от должности не имел права отказаться. Самый главный грех и проступок для старосты — это доносы на членов тюремной общины, за который старосту снимали с должности и прогоняли через строй, где он подвергался ударами прутов и общественному презрению.

Особое место в жизни тюремной общины играл "майдан". Он представлял из себя любое очищенное от вещей и грязи пространство. На этом выделенном пространстве играли в азартные игры. "Майдан" в сибирских тюрьмах принимал более обширный размах в сравнений с этапным путем, где в зависимости от отрезка пути устанавливалась стоимость его выкупа.

Как правило самым дешевым для выкупа был отрезок от Красноярска до Иркутска, а самым дорогим от Иркутска до Нерчинска из-за дальности расстояния и значительного времени в пути.

В тюрьме действовали точно такие же правила откупа, как и на этапе. Право содержать майдан отдавалось одному или нескольким арестантам — майданщику, в свою очередь община защищала этого человека. Азартные игры были запрещены в тюрьмах, но за несколько копеек можно было нанять человека и поставить его на стражу. Словом "Стрёма!" подавал знак дозорный, а иногда словами "Вода идет!" — что означало приближающуюся стражу. Как только стража уходила, то снова продолжалась игра. Майданщик обязывался обеспечить освещение во время игры, содержать карты, кости и другие игральные принадлежности. 

С майдана никто без выигрыша не уходил: так, если человек проигрывал 3 рубля, выигравший обязан возвратить ему третью часть (то есть1 рубль) — это правило было неизвестно когда и кем придумано, но свято соблюдалось всеми арестантами во все времена. Точно так же выигравший казенные вещи (рубаху, сапоги и прочее) обязан их возвратить проигравшему бесплатно, но по истечению определенного времени. По соображениям арестантов это должно было охладить азартного "горячего" игрока и удержать его от опасного азарта в дальнейшем. Если это правило было не исполнено, то арестант больше не допускался к игре.

Придумано это правило было, чтобы все деньги не оказались в одних руках более удачливого игрока. На другой день игрок мог поставить возвращенный рубль и в случае проигрыша вернуть 33 копейка, на третий поставить 11 копеек и так пока не разорится в пух и прах. 

В кредит могли играть на 1 ½ рубля только "бродяги" — тюремная аристократия, почет и уважение к которым были выше их настоящего материального достатка. "Бродяга" мог на кон поставить кирпич и обеспечить его долговым обязательством в 1 ½ рубля и все должны были ему верить, а если поступал отказ, дальше шло в дело "честное варнацкое слово". Ели и в таком случае поступал отказ, то бродяга мог потребовать отдать все свои выигранные деньги, а если встречал сопротивление, то на оппонента нападали всем огулом. 

После окончания срока откупа, майданщик прощал все долги бродягам, пусть даже таких будет и 50 человек. Бродяга в свою очередь со словами "лахмань долгам" забывал старые долги и при новом майданщике набирал снова в долг на доступные ему 1 ½ рубля и так до бесконечности действуют беспроигрышные "бродяжьи права".

Существовало исключение только в том случае, если майданщиком становился бродяга — уважаемый в общине человек. Если играл бродяга с бродягой, то проигравший возвращает не треть, а уже целую половину проигрыша.

Речевые обороты, используемые каторжанами, приобретали самые разные смыслы и составляли свою особую культуру, к примеру: "Хамло пить" — так зовет арестант товарища, когда он достал водки и желает ей угостить. А выражение "дыму купить" означало купить табак, "заводская собака лает" — говорили, когда звонил колокол, призывавший на работу. Побег из тюрьмы называли "кукушку слушать", но нередко "простокишки поесть" (простокваши) в случае, если арестанта ловили и возвращали обратно в тюрьму. Часть условных тюремных выражений была введена московскими и петербургскими преступниками, а другая часть арестантами и разбойниками с Волги.

Настоящей напастью Нерчинской каторги была цинга. Летом 1857 года в тюрьмах началась настоящая эпидемия этого недуга, вызванного скудным питанием и непомерным трудом, сыростью в помещениях. В результате свыше тысячи человек умерло. В местном архиве тюрьмы были зафиксированы рекомендации местного лекаря.

Он писал, что "причина тому больше всего обветшалость острожных помещений, в особенности сырость внутри". Мерой к исправлению лекарь полагал просушку здания, а для этого советовал на два летних месяца выставлять рамы до 20 августа. Для осушения болотистого грунта прорыть каналы, "для будущего лета запасти соленой черемши".

Но шли годы и ничего не менялось. Даже спустя 10 лет на этом же месте стояли всё те же самые тюрьмы и была такая же высокая заболеваемость и смертность от цинги: апрель — 87 человек, заболевает вновь 2, май — 89, заболевает вновь 4.

Смотрите полную версию на сайте >>>