Репрессии в Бурятии: судьбы, лагеря и могилы

26 октября 2016. Репрессии и репрессированные — не просто историческая "фигура речи" для Бурятии. Это — судьбы, лагеря и могилы. Местонахождение республики определило роль Бурятии и в качестве "пристанища", в том числе и последнего, для репрессированных, но и приюта для их семей. ИА UlanMedia вспоминает трагические события тех страшных дней.

Жизнь постоянно словно напоминает: здесь, на этой земле, живут не только потомки репрессированных, здесь для многих из жертв того страшного времени – последнее пристанище. Так, например, в декабре прошлого года в 113 квартале Улан-Удэ строители во время расширения котлована для фундамента обнаружили останки 27 человек. Позже экспертиза установила – здесь были захоронены трупы расстрелянных во время репрессий 30-х годов. Бурятия – Сибирь не только в сугубо географическом понятии.

"Иван Палыч, ты извини... У меня тут разнарядка"

В апреле этого года Бурятская ассоциация жертв политических репрессий отметила своё двадцатилетие. Эти 20 лет вместили в себя 2756 реабилитированных "врагов народа" и более 12 тысяч восстановленных имён.

Председатель Бурятской ассоциации жертв политических репрессий Лидия Соколова приехала в Улан-Удэ в середине 60-х годов вместе с мужем, жителя Джидинского района. С ним она познакомилась во время учёбы в институте. Здесь она сначала проработала на Приборостроительном заводе, затем на "Электромашине".

Но этому привычному для обычного человека укладу жизни – дом, семья, работа – предшествовали долгие годы страха и страданий.

– Я родилась во время ссылки в городе Каменск-Уральский, Свердловской области. Дедушка мой Иван Павлович Хоробрых и вся его семья: мои родители, бабушка были высланы 1930 году. Пришёл председатель сельсовета и сказал ему "Иван Палыч, ты извини... У меня тут разнарядка, мне надо столько-то людей забрать. Вот приходится всех подряд". Деда обвинили в саботаже. А какой саботаж? Он приспособил в сарае бочку, в которой гнал дёготь. А в протоколах указали "завод по производству дёгтя".

Нас выслали в Свердловскую область, в посёлок Новый Быт. Мы жили отдельным посёлком, нам запрещалось выходить за пределы поселения. Вскоре родители устроились на работу, – рассказывает Лидия Васильевна. – Мы ходили отмечаться в комендатуру. И я помню, рядом был детский дом, идут дети все в одинаковой одежде, и кто-то закричал "Вражьи дети идут!". Бабушка потом строго наказала, чтобы я никогда не называла их так. "Это такие же дети, как и все остальные. Просто у них нет родителей", сказала она. Мы постоянно жили в страхе. Даже, когда в 1949 году сняли надзор, что давало возможность возвращения домой, мы ощущали отношение окружающих. В Кировскую область мы не вернулись, так как некуда было возвращаться.

Меня не приняли в институт, хотя я набрала баллы выше, чем другие. Сказали, что якобы нет мест в общежитии. Долго не могла найти работу. Поступила лишь потом в Уральский политех, по направлению от завода, в который, наконец, я устроилась.

История учительницы Ларисы Паркиной еще более печальна. Но, к сожалению, типична для того времени. Ее отец расстрелян в 1938 году.

– Я вспоминаю своё детство, и мне кажется, что это было не со мной, – рассказывает Лариса Савельевна. – Мой отец был шофёром, работал на "Джидастрой". Арестовали его в 1938 году, и в том же году расстреляли. Но мы ничего этого не знали, нам сказали, что его отправили в лагерь без права переписки. Мы ждали его 18 лет. И только в 1956 году от знакомых в КГБ узнали, что, оказывается, папу расстреляли через четыре месяца после ареста. Мама так и не вышла замуж после этого.

Как выяснилось, на отца донес один его знакомый, который был влюблен в маму.

Моя мама была красивой женщиной, и на отца донёс один его знакомый, который был влюблён в маму. Она ещё долго ждала отца, пока не стало известно о расстреле. Мама приехала в Улан-Удэ с нами, двумя детьми. Позже родился ещё родился брат. Спустя какое-то время она стала в Радиокомитете, но началась война и нас из служебного жилья выселили. Нашли комнату в Южлаге, в бараке. Летом прохладно, зимой холодно. Спали в одежде. Еда – пайка хлеба.

Маме начал оказывать знаки внимания командир части. Она ему отказала. И тогда он сказал: "Тогда ты сдохнешь, и твои щенята!". И нам тут же "перекрыли кислород". Мы были вынуждены уехать, долго кочевали. Это было очень тяжёлое время. Ты был весь зажат, каждую минуту ты ожидал оскорблений, скажут, что твой отец "тюремщик". Тогда слово "тюремщик" означало человека не того, кто охраняет, а того, кто сидит. В 1956 году нам пришла короткая справка о реабилитации. И мне так горько стало, это был словно плевок в душу.

…Помню, мы жили на Батарейке, и там было поголовное пьянство, люди постоянно дрались. А мы не хотели жить этим. Ставили дома спектакли, читали стихи. Мама всю жизнь писала стихи, потом в Москве вышла небольшая книжка. До столетия она не дожила всего несколько лет.

Брат мой стал художником, другой брат – ученый, сама я проработала всю жизнь учительницей. Мы выжили вопреки всему, и мы не умели жить в ненависти, в злости. Помню, в детстве самое лучшее время наступало вечером, когда я ложилась спать, и представляла, как возвращается отец, другую жизнь без боязни унижений и оскорблений…

У Аллы Шабаковой, учительницы, отца репрессировали в 1938 году, позже он скончался в лагере на Колыме.

– У меня есть единственная фотография отца, которую смогла сохранить моя сестра. Когда его арестовали, мне было два года. Мама долго не рассказывала эту историю, многие годы мы прожили в страхе.

Отец мой, Владимир Николаевич Битуев был бойцом Бурят-Монгольского кавалерийского дивизиона (Буркавдивизион), его призвали в 1928 году. На отца донёс знакомый. Человек, донёсший на отца, завидовал ему, его высокой образованности, что он в сравнительно молодые годы имеет уже квартиру на Дивизионной, семью.

А вообще, отец хотел стать писателем.

Арестовали отца 6 июня 1938 года днем, когда мама была на работе, а в доме были мы: трое маленьких детей: Роза, я и пятимесячный Евгений, наша тётя.

Пришли к нам два милиционера, произвели обыск, забрали кое-что отцовское и сказали: "Собирайся, Битуев!". При обыске, изъятии вещей никаких объяснений и расспросов не допускалось. Отец поцеловал нас всех и ушел навсегда... Отец говорил о себе, что его не посадят, так как ни в чем не виноват. Ему было всего 30 лет, а маме – 26.

Отца обвинили в том, что "являлся участником контрреволюционной панмонгольской диверсионно-шпионской организации, действующей на территории БМАССР, проводил подрывную вредительскую работу с целью создания условий поражения Красной Армии".

Весь его "панмонголизм с диверсионным шпионажем в пользу Японии" выразился в том, что на партсобрании он поддержал выступление командира кавбригады полковника Михаила Кундо о том, что нужно смелее выдвигать на младшие командирские должности подготовленных красноармейцев из бурят-монголов, конкретно предложив такую кандидатуру на должность замкомандира взвода по физподготовке. А вредительская подрывная его работа состояла в чтении стихов запрещенного поэта Сергея Есенина на групповых политзанятиях с рядовыми. Отца пытали: постоянно избивали, сутками стоял на коленях на горохе, его заставляли делать более трех тысяч приседаний. 15 февраля 1939 года в расписке при получении обвинительного заключения отец написал: "Виновным себя не признаю. Ходатайств не имею".

С 1938 по 1940 годы вместе с отцом в Читинской тюрьме сидел Илья Балдынов, в будущем известный генерал и Герой Советского Союза. Они жили по соседству на Дивизионной, вместе служили в Буркавдивизионе и дружили семьями. Несколько месяцев после ареста отца и Балдынова моя мама с тремя детьми и жена Балдынова Валентина Ильинична с двумя детьми скрывались в избушке за городом, жилище находилось там, где сейчас остановка Геологическая. В 1940 году Илья Балдынов был реабилитирован. На выходе его предупредили, чтобы нигде и никогда не говорил, где провел эти два с половиной года (он заговорил спустя несколько лет). После войны семья генерала Балдынова, бывая в Улан-Удэ, часто были у нас в гостях.

"Ко всем заключенным применялись пытки, сутками продолжались допросы. В пыточных камерах морили голодом, холодом, жаждой. Иногда заточали в камеру смертников. А между тем нарастала угрозам войны", рассказывал Илья Васильевич.

Находясь в лагере, Илья Васильевич получил сообщение от Константина Рокоссовского: "Держитесь, друзья! Ожидаются перемены в стране". Это сообщение было передано по всему лагерю, но до отца не дошло, так как он находился в карцере, где "сутками стоял по колено в воде". Под "переменами" многие поняли, что их скоро освободят, но никто тогда и не думал, что будущий маршал имел в виду грядущую Великую Отечественную войну.

5 сентября 1939 года постановлением Особого совещания при НКВД СССР отец был осужден за участие в контрреволюционной организации и агитации к пяти годам лишения свободы. Отбывал меру наказания на Колыме.

Моя мама, Мария Прокопьева осталась одна с тремя маленькими детьми на руках, тогда ей было всего 26 лет. Со дня ареста мужа она получила распространенное в то время клеймо "жена врага народа", а мы – "дети врага народа". После ареста отца мама боялась, что придут и за ней.

Из квартиры на Дивизионной нас выселили. Маму предупредили, что если мы не освободим квартиру в течение 24 часов, то нас всех отправят в ссылку в красноярский край, как семью "врага народа". Так мы лишились крова. Жили у родственников. Мама долго не могла узнать, где находится отец, обращалась с письмами в Москву к Сталину, но безрезультатно. Тем временем, отец каким-то образом выбросил из окна тюрьмы записку, которая дошла до мамы, где он писал: "Я не виновен. Береги детей". И мать сберегла нас, чтобы мы, дети, восстановили доброе имя отца. Мама ездила в Читу с грудным ребенком на руках. Две недели простояла в тюремных очередях, но свидания так и не добилась, заработав лишь удар прикладом в спину.

Мама никогда не рассказывала об отце, видимо, страх так и сидел в ней, боялась навредить чем-то нам из-за отца, и не верила, что можно восстановить доброе имя отца.

Единственную фотографию Владимира Николаевича сохранила Роза. Она ее прятала, никогда нам не показывала, а мне передали ее лишь после ее смерти.

Из документов КГБ мы узнали, что он умер 11 мая 1941 года в СЕВВОСТЛАГЕ на Колыме, в больнице. Оттуда никаких весточек не было. Владимир Николаевич реабилитирован посмертно в 1957 году.

Я знала человека, который донёс на отца. Сейчас его уже нет в живых. Спустя многие годы в середине 80-х годов, мама мне сказала о нём, тогда этот человек работал в администрации Советского района. Мама сказала: "Если хочешь, сходи, посмотри на него". Я пошла, но, конечно, ничего не сказала. Просто посмотрела. У него была семья, дети, зачем портить ему жизнь. Это осталось на его совести.

Массовые захоронения в Улан-Удэ и лагеря в Бурятии

Как пишет писатель, подполковник КГБ в отставке, научный сотрудник музея управления ФСБ по Бурятии Александр Ростовцев в своей статье "Острова ГУЛАГа", в Бурятии было пять лагерей, все они подчинялись БАМЛАГу, региональному подразделению ГУЛАГа.

Джидинский ИТЛ существовал с февраля 1941 по январь 1949 годов. Его управление находилось в поселке Джидастрой. Максимальное число заключённых – 9800 человек. Они работали на вольфрамомолибденового комбината, добывали полезные ископаемые, были заняты на геологоразведочных работах, в дорожном строительстве.

Управление Гусиноозёрского ИТЛ (ноябрь 1940 – июнь 1942 гг) размещалось в Новоселенгинске. В лагере содержалось до 2100 заключённых. Занимались угледобычей.

Селенгинский ИТЛ (сентябрь 1947 – октябрь 1953 гг.) отличался от порчих: его управление находилось в Монголии, в Сухэ-Баторе, а с конца 1948 года – в районе станции Наушки. Число заключённых – 46000 человек. Они работали на строительстве нефтепромысла, а также строили южную железнодорожную ветку на Улан-Батор.

Южный ИТЛ (май 1938 – апрель 1943 гг.) управлялся из Улан-Удэ. 40 тысяч заключенных были распределены на строительстве железных дорог Улан-Удэ – Наушки, Тайшет – Братск, на производстве боеприпасов, в сельском хозяйстве, на лесозаготовках.

Пока не уточнена информация по лагерю Холодное, в Северобайкальском районе.

В 90-х годах КГБ и республиканское общество "Мемориал" (Некоммерческая организация выполняет функции иностранного агента) провели в Бурятии поисковые работы по выявлению массовых захоронений времен репрессий советской власти. В поисковую группу вошли оперативники КГБ Александр Гаврилов, Николай Глазунов, Максим Багинов, журналист Виктор Измайлов и общественный деятель Валерий Галиндабаев и другие. В числе искателей также и был Александр Ростовцев.

В столице республики Верхнеудинске было два стационарных расстрельных пункта. Оба в подвалах, один в Верхнеудинском СИЗО по улице Пристанской, другой — во внутренней тюрьмы ОГПУ-НКВД, по улице Первомайской (ныне ул. Линховоина).

До середины 30-х годов расстрелянных в СИЗО хоронили восточнее и северо-восточнее Железнодорожного района по соснякам. Поселок ЛВРЗ в начале 30-х годов заложили в местах, отведенных прежде для спецзахоронений.

Вот лишь небольшой перечень страшных находок в Улан-Удэ в более позднее время.

В 1932 году по ул. Комсомольская, 39, строилась гостиница для инженерно-технического состава. Уже потом, на глубине более двух метров были вскрыты два захоронения с останками примерно 20 человек, некоторые были в дэгэлах. Руки связаны, черепа с пробоинами.

Останки покоятся и поныне под проездом от улицы Буйко до пересечения улицы Комсомольской с улицей Петрова. Братская могила, рассказывает Александр Михайлович, находится напротив главного входа в здание бывшей гостиницы ИТР (здание по ул. Комсомольская, 39). Сейчас в нем общежитие.

В 1950 году во время строительства кинотеатра "Октябрь", в западной части парка и первого трампарка также были обнаружены человеческие останки. Как говорит Александр Михайлович, в этом месте захоронения растянулись целой цепью – от парка, далее в район заводского поселка ЛВРЗ, в сторону Стрелки, затем слева от Баргузинского тракта, выше кумысолечебницы и далее. Здесь хоронили до 1935 года.

Летом 1991 года, рабочие во время рытья траншеи для кабеля в районе Дворца культуры ЛВРЗ нашли человеческие останки с признаками насильственной смерти. В черепах пробоины и расколы, какие-то из них раздроблены. С останками нашли и истлевшие вещи: телогрейки, шапки, пара женских сапог, на высоком подборе, отороченных мехом, пуговицы.

Обнаруженные кости лежали беспорядочно, так, словно их перезахоронили, утверждает Александр Михайлович. Есть версия, что на склоне горы, на которой стоит Дворец культуры, и ближайших сопках расстреливали и хоронили людей. И в 1934 году, когда строили ДК, останки были перезахоронены.

В 30-е годы район был ограничен рекой Селенгой и только понтонная переправа осуществляла переход на Левый берег. Только в 1936 году открылся Селенгинский мост. А маленький поселок Сужа назывался тогда "14-й километр", и здесь жила обслуга филиала тюрьмы. Сам лагерь просуществовал до 1953 года.

Захоронения также есть между Малым Тологоем и нынешним Истоком.

Ростовцев ссылается на еще один источник, который рассказывал, что захоронения также могут быть и на склонах напротив Гурульбы и Тулунжи.

В Октябрьском районе часть трупов закапывали на Вознесенском погосте. Сейчас это примерно район Свято-Вознесенского храма и территория частных домов за Восточными воротами, в народе называемая Коренухой.

Позже хоронили выше по бугру, часть останков лежит и в земле на месте нынешней гидрометеостанции, что на Богородском острове. Хоронили и на острове, но немного.

В конце 50-х годов, во время строительства телебашни, также находили останки с характерными признаками. Никто не знает, куда их перевезли и где перезахоронили.

Хоронили и на старом заудинском кладбище, а также левее — там, где сейчас автозаправка и мечеть.

Еще одно место захоронений — на территории нынешнего 102-го квартала. Там ранее располагался скотомогильник. По тогдашним меркам, находился он далеко от города.

Как рассказывает Александр Михайлович, осенью 1995 года неподалеку от 113-го квартала, в лесу на склоне нижней части Медведчиковой пади, подростки, копаясь в воронке, образовавшейся от просадки грунта, обнаружили страшную находку. В могиле трехметровой глубины лежали останки десяти человек. Трупы были уложены в два слоя, по пять человек. Все, как обычно: черепа с пробоинами, руки связаны. При этом локти и колени одного их них стянуты офицерским ремнем и портупеей. Рядом с ними нашли кружки, чашки, ложки, зубные щетки и одно пенсне.

В Тарбагатайском районе Синяя Саянтуйская гора давно стало символом смерти. По свидетельствам могильщиков, именно здесь захоронена часть казненных. В 90-х года там велись раскопки, но ничего не нашли.

"Всё для народа"

Всего в Бурятии, по некоторым данным, в 30-50 годы прошлого века от репрессий пострадали около 20 тысяч человек, 6 тысяч были расстреляны.

Лишь в 1991 году вышел Закон "О реабилитации жертв политических репрессий". С тех пор он неоднократно изменялся, но фактически вся жизнь людей, которые стали "реабилитированными" или же "пострадавшими от репрессий" регулируется именно этим законом. В 2005 году был принят печально известный закон о монетизации льгот, а Ассоциацию перевели с федерального бюджета на местный.

Члены Ассоциации считают подобный переход несправедливым, когда регион сам устанавливает льготы, и фактически не зависит от основного закона "О реабилитации жертв политических репрессий".

И самое главное, что тревожит членов Ассоциации это то, что льготы в разных регионах не всегда одинаковые. Например, в соседней Иркутской области или Свердловской, сохранены почти все льготы, которые были прописаны в законе от 1991 года, в Бурятии же нет и половины того, чем пользуются соседи. Например, в Иркутской области люди право на очередное получение для санаторно-курортного лечения и отдыха, снижение стоимости лекарств по рецепту врача на 50%. Также реабилитированные лица имеют право на бесплатный проезд на всех видах городского пассажирского транспорта (кроме такси), кроме этого один раз в год они могут ездить бесплатно железнодорожным транспортом по России. Также иркутяне могут получить бесплатную путёвку на получение для санаторно-курортного лечения и отдыха.

15 апреля этого года Комитет Народного Хурала Бурятии вынес постановление о рекомендациях минздраву, а также минсоцзащиты Бурятии и прочим профильным ведомствам изменить меры поддержки, а также по возможности "выровнять" льготы.

Но так как постановление носило характер рекомендательный, то, по всей видимости, и исполнять его было необязательно.

Дважды Народный Хурал оставлял это "воззвание" комитета по социально политике без внимания. При этом тот же Народный Хурал затевает весьма странные покупки, вроде приобретения плазмы, которая должна была заменить старый проектор.

–Не только Народный Хурал пользуется. Мы даем зал в распоряжение общественным организациям, правительству. И если такой маленький экран, просто невозможно читать, его лучше заменить, новый сделать. Так что ничего плохого здесь нет. Всё для народа, – так прокомментировал планируемую покупку Матвей Гершевич, председатель Народного Хурала Бурятии.

Правда, потом плазму решили не покупать — и, похоже, как раз под давлением общественности, но осадок, как говорится, остался. Даже если помножить размер ежемесячной денежной выплаты (ЕДВ), а это 788 рублей на количество самих реабилитированных – 900 человек, а именно столько получают ЕДВ, как реабилитированные, то получится всего-то чуть-чуть больше 700 тысяч. На эти деньги не купишь даже и четвертинку хураловской плазмы. Но сейчас в здании Народного Хурала будет произведен ремонт, который, скорее всего, вдохновит чиновников и депутатов на новые подвиги для народа.

На сегодняшний день в Ассоциации готовится восьмой том "Книги памяти". Туда уже войдут не "политические", осужденные по печально знаменитой 58-й статье, а те, кто, был обвинён, например, в "расхищении социалистического имущества". Работа предстоит большая, так как надо будет точно установить, кто действительно воровал, и кто, будучи голодными собирал колоски на поле.

А это значит, что список жертв политических репрессий дополнится новыми именами.

P.S.

В начале 90-х годов Александр Ростовцев общался с бывшим старшим надзирателем внутренней тюрьмы ОГПУ-НКВД. "Долговязый старик в "горьковской" шляпе и лупастых очках с самодельным костылем", – так описывает его Ростовцев. Лишь однажды "Петрович", как обозначил его Александр Михайлович, согласился дать интервью.

– Лично сам я не стрелял. Это входило в обязанности стрелков комендантского взвода, – рассказал Петрович. – Я за порядком следил. Комендантские стрелки расписывались в актах об исполнении. Начальники нет. Стреляли ночью. Выставляли пикеты на улицах в радиусе возможной слышимости. Для шума заводили машины, трактор… Приговоренных в подвал приводили связанными. Контролировал дежурный чекист. Если одежда на бедолагах была приличная, часы, колечки разные, все это снималось. Потом продавали через магазин. Был такой хитренький магазинчик на улице Ленина.

Зарывали. Потом возвращались с могил. Отмывали транспорт. Так же, с хлоркой. Потом нас вели в столовую, накрывали по высшему классу. И холодное, и горячее. Водка. Выпивали молча, за упокой. За царствие небесное.

А наши обязанности числились по вредной категории. Нервы. Риск. Мне даже хлорка не помогла. Я в этом подвале от чьей-то крови туберкулез подхватил.

Прожил честно. Партбилет храню. Награды. Терять нечего… Помню, в газете "Правда" была фотография. Митинг в Москве. Толпа. И транспарант: "Стереть с лица земли троцкистско-зиновьевскую банду убийц – таков приговор трудового народа". И все – "за". А сколько таких митингов прошло в Улан-Удэ! На каждом предприятии такие же кумачи висели, на каждом доме, заборе. Попробуй, возрази. Разорвут. И все будут "за". А потом бросят в тот же подвал, а оттуда мордой да брюхом по доскам поволокут. Свои же.

Еще неизвестно, в чем бы вы участвовали, если бы в то время жили…

Смотрите полную версию на сайте >>>